Газеты и журналы > Москва > Ситуация на газетном рынке Москвы:

Проблемы российского печатного слова

"Почему все газеты и журналы похожи теперь друг на друга, как выпускники одного сиротского приюта?" Полемические заметки о том, какие все вокруг дураки, а я один тут умный.

МАНИФЕСТ НЕГОДЯЯ

Давно я мечтал насмерть поругаться со своими собратьями-журналистами. Публично, отчаянно, переходя кое-где наличности, цинично и, конечно, бессмысленно. То есть зачатки смысла, как я предполагал, все-таки будут присутствовать. А именно это будет попытка возродить культуру газетной полемики в российских средствах массовой информации.

А то ведь полемики теперь совсем не стало. Пропала публичная профессиональная грызня друг с другом. Раньше еще как-то старались: прочитали острую статью коллеги в конкурирующем издании и открыто сообщили своим читателям, что коллега — олигофрен и вяло понимает действительность. А тот потом — искрометный ответ. Народу нравилось. А сейчас журналисты не спорят друг с другом. По крайней мере, открыто.

Вообще, зная газетную породу не понаслышке, должен вам сообщить, что такое затишье — весьма подозрительный и тревожный симптом. Журналисты, как правило, — народ злой и мнительный и, честно сказать, в большинстве своем малоприятный. Так вот, зная все это, я постоянно мучаюсь одной неутешительной мыслью: если эти люди открыто не презирают друг друга, значит, интерес к профессии потерян. Журналистам стало на нее наплевать. Они делают свою работу механически, как ремесленники. Их не волнует положение дел в отрасли, как сказали бы железнодорожники.

Я этого себе позволить, извините, не могу. К тому же у меня в организме накопилось слишком много гадостей. Поэтому немедленно станем ругаться. И я буду крайне признателен, если хоть кто-нибудь в ответ назовет меня олигофреном.

Итак, вот что я вам, милые вы мои, хочу сказать: русская журналистика умерла. В ней не осталось больше громких имен, искрометных перьев, оглушительных текстов, экстраординарных мыслей. В ней нет больше дрожжей, обеспечивающих пагубный процесс брожения мозга. Или как бы еще пообразней выразиться? А! Вот как-то биологи мне рассказывали, что если в стерильном стакане кипятить дважды дистиллированную воду, то она никогда не закипит. Даже если ее температура будет градусов 300. Но если туда бросить хоть какую-нибудь постороннюю пылинку, вода буквально взрывается.

Надеюсь, вы намек-то поняли? Я собираюсь стать этой пылинкой. Причем заметьте: я неисправимый оптимист. Я искренне верю, что с русской журналистикой рано или поздно и без меня все будет в порядке. Но я, так сказать, хочу внести посильный вклад, побарахтаться еще немного в этом болоте, на которое теперь стала похожа наша профессия. И бесславно утопнуть в нем навсегда. Какая-ника-кая, а все-таки мелиорация.

ХОСПИС

Как и всем мнительным нытикам, мне припоминаются младые годы, когда в отделе информации газеты “Московская правда” я составлял будоражащие сознание десятистрочные заметки о новом пеномоющем средстве “Вербена” и детском комбинате в Ясеневе на 180 коек. Это было время расцвета “Комсомольской правды”, “Литературной газеты”, “Известий” и поголовного чтения толстого журнала “Новый мир”.

Напротив меня в кабинете сидел взрослый молодой человек по имени Арутюн Амирханян в пиджаке, которому уже разрешалось писать больше одной страницы на машинке, и каждой своей заметке про запуск нового лифта в Чертаново он пытался придать пафос поэмы. Двумя этажами ниже располагался пропитанный портвейном легендарный “Московский комсомолец”, издание талантливой столичной молодежи. Не нынешний, с кругозором анатомического театра медицинского училища, а тот еще. Хулиганский и экспериментирующий. Если корреспондент не мог написать заметки об овощной базе хотя бы гекзаметрами (не говоря уж о ямбах), в “Комсомольце” к нему относились с сожалением.

Я еще учился пользоваться буквами, а известный московский репортер Валерий Дранников, автор нежных лирических текстов и многодневных коллективных запоев, к тому времени уже прославился своим творческим планом на ближайший месяц, который он сдал занудливому главному редактору газеты “Гудок”. В записке на имя начальника Дранников сообщил, что собирается создать серию очерков о проблемных аспектах действительности с заголовками “Бодался теленок с дубом”, “Красное колесо”, “Раковый корпус” и “Один день Ивана Денисовича”. Редактор принялся было хвалить репортера на собрании коллектива, но только там с ужасом узнал от коллег, что читает вслух названия запрещенных книжек Солженицына.

Одним словом, это было странное хулиганское время, когда всякому новичку, пришедшему в журналистику, становилось ясно, что он попал в совершенно особый притягательный мир пьяниц и мыслителей, талантливо владеющих русским языком. Этот мир до него создавали отчасти прекрасный репортер Максим Горький, отчасти редактор Некрасов, где-то даже и Чехов, и уж безусловно Ильф, Петров и Гиляровский. К тому же последователей у классиков сохранилось немало. Юрий Рост, братья Аграновские, Владимир Надеин, Олег Жадан, Эдвин Поляновский, Татьяна Тэсс, Мэлор Стуруа, Геннадий Бочаров, Ярослав Голованов... Даже Василий Песков со своими жучками и птичьими яйцами был недостижимой величиной. И вот эта еще загадочная фраза: фото Мусаеляна...

Бог ты мой, имена этих людей знала вся страна. Над материалом Роста о брошенной собаке, которая несколько лет ждала своего хозяина в аэропорту, плакало все население, включая старух и грудных детей. Фельетоны Жадана печатались в учебниках по журналистике. Быть золотым пером считалось не менее почетно, чем работать Эдитой Пьехой. Размышлять над заметками газетчиков приучался всякий школьник. Обдумывать изо всех сил каждую фразу старался даже стажер журнала “Пожарное дело”. Посредственность расценивалась, как профессиональная непригодность. Фраза “он не умеет писать” звучала как приговор к расстрелу на месте.

И вот, знаете ли, прошло пятнадцать лет.

Имен не осталось. Классический репортаж написать теперь никто не умеет, редакторы молятся на всякого, кто имеет об этом жанре хотя бы общее представление. Унижен и искалечен жанр интервью, а уж если попросить кого-нибудь составить очерк, то придется еще лазить в толковый словарь, чтобы вспомнить, что это такое.

Великие некогда дедушки занимаются теперь морализаторством и ходят по редакциям в подержанных сандалиях, да и то изредка. Их произведения все больше напоминают записки родным и близким с койки в хосписе с угрозами оставить всех без наследства и национального достоинства. Они на прощание грозят нам из своих больничных палат суковатой палкой.

Из действующих героев отечественной письменности население хорошо знает только Чубайса. Уже с трудом припоминается Щекочихин, который постоянно ищет какую-то секретную папку, но никак не может найти, да Минкин Александр, автор обвинительных заключений и протоколов прослушивания.

Из последних же выпускников школы новой русской журналистики ярче всех выделяется один типический персонаж по имени Отар Кушанашвили, принцип общения которого с любым человеком сводится к тому, чтобы показать, что собеседник — идиот или хотя бы педераст. К счастью. Отар Кушанашвили не умеет писать и поэтому работает на телевидении. К несчастью, в газетном мире работают теперь тысячи последователей этого многогранного творческого метода.

Таким образом, портрет настоящего журналиста нашего бурного времени таков. Сейчас я вам дам определение, которое лично слышал от одного крупного газетно-журнального начальника (речь шла о репортере, имени которого я не буду называть). Так вот: журналист он замечательный и парень неплохой. Писать, правда, не умеет. Зато прекрасно лазит через заборы и собирает фактурку.

ЛЕТОПИСЬ СТРАХА

Что случилось? Так, кажется, публицистам положено формулировать трагические вопросы. Я хотя и не публицист, но тоже интересуюсь: что ж такое с нами в самом деле случилось? Мы почему так охотно превратились в скучных ремесленников, полагающих, что жизнь состоит только из Чубайса, ставки рефинансирования, взорванных мерседесов и внебрачных половых связей? Почему все газеты и журналы похожи теперь друг на друга, как выпускники одного сиротского приюта? Их можно не открывать, все заранее известно: Кириенко — кореец, Березовский улетел, но скоро вернется, Чубайс съел детей Черномырдина, два милиционера нашли семь гранат и отрубленную руку, Синди Кроуфорд тайно ест сосиски, Леонид Парфенов сделал себе педикюр от Лапидуса, спастись не удалось никому, гороскоп, кроссворд.

Наиболее популярное объяснение всей этой ситуации — изменившиеся требования современного рынка. Рынку не нужны теперь журналистские экзерсисы, мысли, наблюдения и прочая авторская индивидуальность. Население платит деньга за простоту и ясность. А для мучительных размышлений и яркости русского языка оно посещает библиотеку.

Меня почему-то всегда бесило это соображение. Я считал: ну не может же все население поголовно состоять из идиотов. Не может каждый человек постоянно думать о правительстве, убийствах и Синди Кроуфорд, у него от этого будет псориаз. Кому-то ведь должно быть интересно, как происходит нерест лосося, где находится плато Пугорана, из чего дунганцы делают ашлям-фу, куда пропал рыбий жир, почему мальчик хочет в Тамбов, откуда у азербайджанцев золотые зубы? То есть должны же быть и нормальные люди, которые искренне любопытствуют, как устроена жизнь в стране, в которой они ежедневно просыпаются.

Но тут вдруг совсем недавно я понял: нет, ничего им не интересно. Достаточно посмотреть на книга, которые теперь стали бестселлерами. Названий я не помню, но что-то типа “Мент поганый”, “Гнида”, “Ночной убийца” и “Расстрелянные заживо”. И дело тут, видимо, не в том, что все кругом идиоты. Все гораздо серьезнее. Дело в том, что население БОИТСЯ ЖИЗНИ. То ли она пока не приносит ничего радостного, то ли стала слишком непредсказуемой, не знаю. Ясно одно: большинство граждан ежедневно испытывают перед жизнью физиологический страх.

Но даже и не в этом заключается главная трагедия современности. А в том, что эти граждане, живущие от зарплаты до зарплаты и дрожащие над каждой копейкой, готовы платить любые деньга за то, чтобы кто-то поддерживал в них ощущение этого страха и злобы. Это, к сожалению, единственный способ выжить и не сойти с ума. Это новая религия, которая помогает вставать в четыре утра и идти торговать турецкой мануфактурой в Лужниках, ждать задержанной зарплаты, садиться на рельсы и успевать еще воспитывать детей-наркоманов.

Поэтому главные деньги на рынке средств массовой информации делаются сейчас именно на примитивном страхе. Газетчиков не интересуют хорошие новости, их не тешат образы и инверсии, дактили и амфибрахии. Они пишут про то, что жизнь в стране—это один гигантский заговор определенных сил. Либо уже совершившийся, либо готовящийся. Мир состоит из жуликов и убийц. Не выживет никто. Спастись невозможно. Я как-то предлагал одному главному редактору перед началом трудового дня выдавать своим журналистам феназепам, чтоб они успокаивались и не шарахались от каждой тени. А то они даже на обычный кирпич не могут теперь смотреть без гнева и возмущения. Но главный редактор почему-то обиделся. Пару недель назад я, кажется, окончательно понял, почему.

Рассказала мне все руководитель ОРТ Ксения Пономарева. У них, оказывается, регулярно проводится следующий эксперимент. В специальный зал они сажают немножко постороннего народу с улицы и показывают ему разные сюжеты. А потом по методу академика Павлова предлагают нажимать на кнопки. Красная — не понравилось, зеленая — наоборот. Несложно.

И вот ведь что получается. Наибольшей популярностью пользуются сюжеты о взорванных мерседесах. Интерес вызывают репортажи о каких-то зарубежных тетках в бриллиантах, потому что тетки зарубежные и похожи на внебрачных дочек и любовниц Сиси или дона Хосе. Зато наибольшее раздражение вызывают материалы о нормальной жизни соплеменников, о людях, у которых все получилось, о простом человеческом счастье, о здоровой психике. Оптимизм разрушительно действует на трудящихся.

В полном соответствии с этой логикой и живут сегодня самые процветающие издания современности. Они поставляют на рынок политические заговоры, убитых младенцев, счастливых иностранных кинозвезд, Аллу Пугачеву, проживающую с Филиппом Киркоровым на другой планете, и неудовлетворенных русских женщин, бодрящихся при помощи макияжа и тестов для проверки уровня сексуальности.

Все вместе это называется четвертой властью, к которой начали испытывать нешуточный интерес первые отечественные капиталисты, называемые у нас олигархами. Олигархи накупили себе газет и журналов и сейчас находятся в том замечательном состоянии, когда пытаются понять, что со всем этим делать. Хорошо бы было, когда они хотя бы слегка понимали, что такое журналистика. Но, боюсь, наши олигархи — капиталисты в первом поколении и поэтому недалеко уехали от своего народа на своих бронированных автомобилях с мигалками. Они, по примеру населения, тоже платят журналистам за свои собственные страхи.

Мучения и комплексы олигархов принесли на рынок еще большие сумятицу и примитивизм. В журналистике теперь появилась новая школа, обучающая редакторов и корреспондентов искусству понимать, что именно имеют в виду олигархи, когда говорят, а тем более молчат. Фраза “что-то душновато стало”, сказанная олигархом в бане своему начальнику паблик-рилейшнз, через день рискует обернуться статьей на первой полосе об угрозе государственного переворота или хотя бы необходимости разобраться наконец-таки с “Газпромом” и лично Ремом Ивановичем Вяхиревым. Вот таковы, в сущности, наши сегодняшние творческие победы. Искренне всех с этим поздравляю.

КАПРИЗЫ ПИСЬМЕННОСТИ

К этому моменту у читающих, я надеюсь, уже накопился логичный вопрос ну а ты-то что, писатель хренов? Ты-то что-нибудь сделал? Отвечаю: да, сделал. На свою голову. Но об этом слегка попозже. А пока об оптимизме. Я ни на секунду не сомневаюсь, что в ближайшие полтора — два года ситуация сильно изменится. И в политике, и в обществе.

Поскольку на политиков мне искренне наплевать, скажу об обществе. Максимум через два года мы будем иметь в своей стране принципиально нового читателя — спокойного, уверенного в себе человека, который уже не боится за свою зарплату и не переживает по случаю отсутствия у него миксера и зажигалки Zippo, потому что они у него уже есть. Ему будут по барабану прения в Госдуме по поводу 18-й поправки к пятому чтению. Он захочет спокойно и культурно пожить в своей стране, узнать, из кого она состоит, имеются ли в ней красоты и много ли детей у соседа. Это будут весьма патриотичные люди, которые никогда не променяют Родину на заграницу. И у этих людей будет желание поговорить с умными любознательным собеседником. Но таких собеседников к 2000 году у него будет, к сожалению, слишком мало.

То, что такой читатель уже формируется, я могу вам доказать без особенных мучений. Верный тому признак — успех проекта “Старые песни о главном”. Входящая в моду ностальгия означает только одно — людям хочется чего-то нового, им надо продохнуть, но продохнуть-то нечем. Ничего особенного для них не придумали. А расщелина между олигархами и трудящимися тем временем стремительно растет. Совсем скоро уже трудно будет заполнять ее ностальгическими суррогатами.

Кто возьмет на себя смелость придумывать сейчас что-нибудь новое? Я не сомневаюсь, что такие люди есть. Случались в последнее время и целые проекты, целью которых было собрать этих людей и попытаться хоть слегка изменить журналистику. Здесь я не могу обойтись без павлиньего самолюбования, поскольку весь прошлый год принимал участие в одном таком отчаянном опыте и редактировал журнал “Столица” издательского дома “КоммерсантЪ”...

МОСТОВЩИКОВ…